Видок
Алхимия – сокровенное искусство королей, которое
трансмутирует самого человека, его тёмную тленную
природу в вечное, светоносное, уже никогда
не теряющее сознание своего Я существо.
Der Bucherwurm. Leipzig, 1927
Любой инициатический ритуал включает в себя очистительные обряды, которые называются «испытанием» или «странствованиями». Потустороннее «странствование» осуществлялось претендентом в состоянии инициатической смерти, время для него останавливалось, и он в духе совершал своё «сошествие во ад», в те низшие уровни бытия, которые должны быть либо исчерпаны и преодолены, либо (. ) «странник», не прошедший испытания бездной, «оттуда» уже не возвращался. Там, в кромешной тьме, человеческое Я обретало «новый свет» и новое истинное имя, и только после этого начинало восхождение в покинутую телесную оболочку. Этот нечеловечески мучительный катабасис называется в каббале «диссольвацией скорлуп». В герметической алхимии аналогичная операция именуется nigredo или «творение в чёрном», и символом её является ВОРОН. На этом начальном этапе Великого Делания первичная материя должна «претерпеть много» - она умирает, разлагается и в ходе брожения приобретает отчётливо выраженный чёрный цвет. На этой стадии «Король философов» мёртв. Чем концентрированнее чернота оперения ворона, тем больше шансов на успех, тем ослепительнее засияют «белоснежные ризы» следующей фазы. Адепты дали ворону (вещей птице) множество имён – ЗАПАД, ЗАТМЕНИЕ, ПРОКАЗА *… Барельеф с изображением герметического ворона можно увидеть на левой створке главного портала собора Нотр-Дам.
В. Крюков
* Проказа (лепра) – одна из сакральных болезней, наряду с вороном символизирующая первую фазу Великого Деяния. Больная, поражённая проказой материя становится в ходе opus transformationis чистым алхимическим золотом. Многозначителен тот факт, что только короли наложением рук – королевское искусство! – могли излечивать от проказы.
Hope
Hope is beauty,
Personified
At her feet, the world,
Hypnotized
A million flashes,
A million smiles
And on the catwalk
She flaunts her style
But in this heart of darkness
Our hope lies lost and torn
All fame like love is fleeting
When there's no hope anymore
Pain and glory
Hand in hand
A sacrifice
The highest price
Like the poison in her arm
Like a wisper, she was gone
Like when angels fall
And in this heart of darkness
Our hope lies on the floor
All love like fame is fleeting
When there's no hope anymore
Like a poison in her arm
Like a wisper, she was gone
Like an angel
Angels fall
Эта песня с альбома «Cult», вошедшая в саунд-трек фильма «Видок», была исполнена Маттиасом Сэйером из группы «Farmers Boys». Первоначальный состав финской группы Apocalyptica представлял собой четырёх виолончелистов, имеющих классическое музыкальное образование. Третий диск «Cult» вышел в 2000 году: он считается переломным в направлении развития группы – почти весь материал был написан Эйккой Топпиненом. Из чужих композиций на диске были лишь два кавера Metallica и интерпретация пьесы Э. Грига «В пещере горного короля». Во время записи использовались одновременно до 80 виолончелей.
Чаяние (вольный перевод) Понадеявшись на воплотившуюся Красоту, Мир, заворожённый, пал к Её ногам. И вот – в мильонах улыбок и вспышек – Она дефилирует, ступая напоказ. Не вынеся подмены, надежда мира пала в Сердце Тьмы. А когда нет упования, - Огонь чахнет, словно Любовь. Бок о бок – Боль и Слава. Агнец – наи цена. Просыпав яд, шепнув, Она пропала. Но ведь и ангелы пали… В самом Сердце Тьмы все надежды, как офелии, всплыли. Когда чаяний нет, - Любовь чахнет, словно Огонь. Просыпав яд, шепнув, Она прошла. Как ангел… И ангелы пали все. Екатерина Барановская *Соловьям посвящается Ангел Павлин Этьен Буассе зелёный сюртучок?>
…И развевается зелёный плащ
- Зелёный плащ? Какой?
- То призрак – нет зелёного плаща …
М. Кузмин.
Форель разбивает лёд
.
И бо тот богатый наследник, который знал, что в двери Неба не войти тому, кто любит низкое искусство, кто испытывал такую боль в сердце, что, хотя в деревне и говорили про его шёлковые рубашки и важную поступь, мысли его бодрствовали, казалось, что пронзительно вскричал павлин Юноны.
I.
Этьен Буассе (Гийом Кане), журналист, фанат сыщика Видока, вроде бы канувшего в преисподнюю, не очень-то и скрывает, что он не тот, кем кажется. Подозрительный малый: прыгает с грацией балетной этуаль из высоких парижских окошек, повсюду суёт свой нос. Личико у него юное, «востренькое», а главное – чистое. Откуда бы в «миазме» взяться такому «нарциссу»? Физиономии парижан сплошь бугристые, вязкие, их тела рыхлые, дряхлые – наш буратино совсем другая кость, масть. Его зелёное одеяние сразу бросается в глаза: не то чтобы модник – просто милый мальчик, подмастерье. Такого не грех и пожалеть. Однако цвет повседневной одежды персонажа – вопрос не праздный, да и фильм Питофа лишь по форме «на экспорт», а по сути – гримуар, французский delicatessen, которому присуще omnes colores (цветовое множество). Это особая стадия в алхимии, имеющая и другое (синонимичное) название – caudo pavonis (павлиний хвост). Этьен Буассе и есть щёголь, гоголь, Pavo. Он павлинится, выступает по чину своему, и его сюртук = птичье оперение. Помните, как Алхимик-летун пульсирует по кругу? В зодчестве есть термин «павлинiй хвост» - это отделы круглого свода, идущие, расширяясь от средоточия. Жалеть такого паву излишне: исторический катаклизм, служащий тут фоном, связан с химической варкой гораздо глубже, чем вы думаете. Более того, очередная французская революция, (былые и будущие – не исключение), может статься, - плод этого делания. Проекты катаров, проклятие тамплиеров и пр. и пр.
Важно знать, что объектом алхимической практики является сам алхимик. Он подчиняет весь мир, отмеченный печатью грехопадения, своей программе: пройти через духовную смерть, спуститься в Ад собственного духа, преобразить его в горниле Чистилища и затем обрести райское состояние. В процессе трансформации материя проходит три стадии – нигредо , альбедо , рубедо . Да, можно увидеть в финале намёк на деградацию «избранничества», подменённого «серией», но, с другой стороны, - воздух Парижа после всего случившегося странным образом очистился. Не потому, что Видок покарал парфюмера Потрошителя, а потому, что «влажный путь» пройден: внешние события утратили власть, стали видением, отблеском на зеркале сознания. На «влажном пути» горят = очищаются горнилом страдания.
Э тот путь предполагает особую «фиксацию сознания»: адепт возвращается в Хаос до творения, погружается в Бездну и из них уже извлекает Materia Prima, именующуюся также ночью, «Госпожой нашей Изидой», «Меркуриальной водой». Адепт проходит испытание страстями, покуда те не выгорят и не иссякнут, пожрав всё, кроме «крупицы бессмертия».
Символично кладбище: маленькая траурная процессия будто хоронит мир и вчерашних себя. До чего хорошо: впервые много белого дня / света – мирный загород вместо притонов, подземелий, замков и цехов. Выжившие – всего лишь уцелевшие, ибо ещё не начат «сухой путь», а идущих им значительно меньше.
На нём «преображение» происходит изнутри. Адепт, особым образом сбалансировав свою природу, «воспламеняет» её огнём духа. Постепенно разгораясь, он «затопляет» всё существо, трансмутируя «человека тленного» в человека Небесного.
А. Нестеров в статье «У. Б. Йейтс: Sub Rosa Mystica», анализируя новеллу «Rosa Alchemica», сообщает много интересного. Протагонист, скитаясь в промежуточном мире за гранью смерти, проникнутом наваждениями и миражами, однажды ощущает, что «тонет» В ЗЕЛЕНИ ПАВЛИНЬЕГО ОПЕРЕНИЯ.
У гностиков и восточной секты йезидов существовало почитание Ангела Павлина (Малаки-Тауза), олицетворявшего злого демиурга или падшего ангела (слушай песню группы «Апокалиптика»), обрекшего мировую душу на воплощение в материи. У греков павлин Геры символизировал Космос, а его распущенный хвост из-за множества глаз уподоблялся звёздному небу. Существует поверье о том, что мясо павлина НЕ ГНИЁТ даже по прошествии значительного времени. Поэтому в христианстве павлин стал символом бессмертия: духовная природа человека, подобно плоти этой птицы, не поддаётся распаду. Часто павлин представлялся на изображениях в Вифлеемском гроте, где родился Христос: две птицы, которые пьют из одной чаши, указывают на духовное возрождение. Хвост павлина в некоторых текстах считается признаком намечающегося превращения низших субстанций в высшие, иногда – неудачного процесса, приносящего только шлак / мёртвую голову. Алхимическая символика павлина наследует обеим традициям, особым образом акцентируя зелёный цвет оперения птицы. В алхимии зелень связана со стадией почернения / умерщвления или «ГНИЕНИЯ» («PUTRIFACTIO») – этапом, когда душа отделяется от тела, процессом, происходящим в куколке бабочки. Многоцветье павлиньего хвоста символизирует для алхимика завершающую её стадию: душа, отделённая от тела, которому дано было гнить – покуда распад не пожрёт в нём всё тленное, - теперь вновь возвращается оживить этот прах. «Падает» или «низводится» в материю, порождая микрокосм, но уже «гармонизированный». В момент соединения «души» и «тела» алхимик наблюдает появление на поверхности материи делания многообразных цветовых переливов. За этапом «omnes colores» начинается ALBEDO – ПРИВЕДЕНИЕ К БЕЛИЗНЕ / ВЫБЕЛИВАНИЕ / РАБОТА В БЕЛОМ.
Революция 1830 года (время действия фильма) – репетиция оперативного уровня «сухого пути»: очищения материи «Огнём Судного Дня». Впечатляет заключительный ТАНЕЦ алхимика (ср.: грациозность Этьена – будничная маска его меркуриальных черт) с «бессмертной, исполненной величия женщиной, чьи волосы были убраны чёрными лилиями». Это – сама Чёрная Изида. Легендарный алхимик Фулканелли в работе «Тайны готических соборов» указывает на то, что в герметическом символизме Изида «есть первичная земля, которую алхимик использует как основание в своей работе». Кладбищенский и «утренний» финал фильма, как и фигура чёрной Састр, приобретают особый смысл. Алхимики прекрасно осознавали «люциферианский» источник своих знаний и говорили, что успешным их делание можно назвать тогда, когда на поверхности материи явится знак «УТРЕННЕЙ ЗВЕЗДЫ», алхимической Денницы. Денница – светозарный ангел, брошенный во тьму. Но алхимики предупреждали (NB! пава зритель и пава читатель, которые всего норовят достичь без Opus Magnum).
Тот, кто любовался утренней звездой, навсегда утратил способность видеть смысл, ибо был зачарован этим ложным светом и брошен в бездну. Герметической звездой любуются прежде всего в ЗЕРКАЛЕ ИСКУССТВА или МЕРКУРИЯ, перед тем как обнаружить её в химическом небе, где она светит гораздо СКРОМНЕЕ.
А. Нестеров пишет: «вдумавшись в эти слова, легко постичь смысл посвятительного имени Йейтса Demon est Deus inversus / Демон есть зеркальное отражение Бога. В начале рассказа мы встречаемся с тем же мотивом, что и в финале «Видока», - мотивом РАЗДРОБЛЕНИЯ ЗЕРКАЛ / раздробления сознания. Он означает, что герою пока не удалось пройти инициацию: он остаётся игрушкой демонических влияний. Освобождение связано с символикой самоопределения Христа данного Им в Апокалипсисе: «Я есмь звезда светлая и утренняя» (Откр. 22, 16).
II.
В 1916 году в «Зелёном лике» Майринка возникает видение конца мира, страшный финал воспринимается как необходимая и неизбежная расплата.
Полицейский «глаз» (Видок) против космического «глазка» (Алхимик) – может, и не очень корректная постановка проблемы, но моя симпатия к субтильному и тонкокостному ангелу питается глубокой, нерасторжимой связью, которая существует между павлином, концом времён и темой предназначения поэта. Известно, что в создании эстетики фильма Питоф вдохновлялся живописью Гюстава Моро. В 1881 году художник создал серию из 64 акварелей по басням Жана Лафонтена – в их число входит акварель «Павлин, жалующийся Юноне». Искусствоведы почему-то считают эту работу «не обременённой символами и аллегориями». Но взгляните на неё – ведь это ALBEDO! Юнона излучает свет, источник которого – белая звезда над головой почти прозрачной богини. Зелёный хвост павлина похож на густой куст, а «глазки» на дивные цветы. Оперение птицы чуть трогает обнажённую спину Юноны. Бесплотное контрастирует с тактильным, безучастное с чувственным, и за этой поэтической сценой (не жалобы, но любви) наблюдает голова орла, спрятавшегося в курящихся облаках. От басни – одно название и парадигма, элементы которой превращены Моро в изысканные символы. Судите сами:
Павлин Юноне говорил: / Меня Юпитер одарил / ПРОТИВНЫМ ГОЛОСОМ… В природе / Он самый худший в птичьем роде… / Уж я не то, что соловей! / Простая птица, - а ведь пенье / Его приводит в восхищенье / Весной всех тварей и людей!» / Юнона в гневе отвечала: / «О злой завистник! Перестань! / Тебе ль завидовать пристало / И возносить на небо брань? / Не ты ли носишь ожерелье / С роскошной радугой цветов, / Что так похоже на изделье / Из ловко собранных шелков? / Ты только плачешь, забывая / О том, что твой уж хвост один / Похож, каменьями играя, / На ювелирный магазин! / Скажи-ка мне, какая птица / С тобой сумела бы сравниться / Твоею массою чудес? / Нет совершенства в группе птичьей, - / Но каждой птице дан удел, / Особый признак и отличье: / Орёл отважен, горд и смел, / А сокол лёгкостью гордится, / Ворона – вестник всяких бед, / А ворон нам открыть стремится / Глубокий мрак грядущих лет, / И все довольны… Не мешало б, / Друг, и тебе, забыв мечты, / Не приносить мне больше жалоб, / Чтоб не лишиться красоты, / Которой мной отмечен ты!» (Перевод В. Жукова)
Оппозиция « противный крик » - « пенье » / « павлин » - « соловей » в европейской культуре конца XIX – начала XX века переосмысляется в зеркале «PUTRIFACTIO» (ГНИЕНИЯ) / СУДНОГО ДНЯ / АПОКАЛИПСИСА. Г. Кружков в книге «Ностальгия обелисков» расследует образ «павлиньего крика» в стихотворении О. Мандельштама «Концерт на вокзале». В дореволюционном Павловске действительно были павлины, которых содержали в вольерах. Ассоциирование павлина и ужаса легко объясняется сходством латинских слов «pavo» и «pavor», к тому же в средневековом «Физиологе» «павлин» суть сочетание «роскошного хвоста» и «безобразных ног». Да, в стихотворении речь идёт о гибели поэта и победе «железного века». Но зачем Мандельштаму павлин, если есть соловей? Почему выбрана птица, чья красота соединена с уродством и страхом? Ответ Кружков находит в алхимической лирике У. Б. Йейтса. В его «Размышлениях во время Гражданской войны» опять упоминаются, в связи с теорией исторических циклов, павлины – «на тонких лапках» они гуляют по парку, а с античной вазы на мир глядит Юнона. Греческая ваза требует соловья – как у Китса. Но Йейтс и Мандельштам принадлежат другому поколению поэтов: «противный голос» / крик, «безобразие» ведут к внезапному пробуждению. Норманн Джеффарс сетует на то, что «павлин посвящён Юноне как символ бессмертия, и невозможно обнаружить источник представления о том, что его крик символизирует конец цивилизации». Нужно всего лишь подсветить лирическую образность алхимической символикой двух «путей» и тогда замысел прояснится. Вот как Йейтс описывает приближение нового тысячелетия:
«Цивилизация есть стремление сохранить самоконтроль, в этом она похожа на какую-нибудь Ниобею, которая должна продемонстрировать почти сверхъестественную волю, чтобы её КРИК (СТОН, ПЛАЧ) пробудил в нас сочувствие. Утрата контроля над мыслью приходит к концу, сперва расшатывается моральная основа, затем наступает последняя капитуляция, иррациональный вопль (мольба), озарение, пронзительный крик павлина Юноны».
Г. Кружков подчёркивает, что птичий крик вообще играет большую роль в творчестве Йейтса и всегда связан у него с Д У ХАМИ, ОБОРОТНИЧЕСТВОМ, ПЕРЕХОДОМ в новое состояние. Павлин – герб модерна, знак эстетической эпохи с её противоречивостью. Да уж, эпоха-пава: красота и уродство одновременно. Юность Мандельштама – концерты в Павловске: «малиновый рай», «смородинные» улыбки балерин. Юность Йейтса – павлиньи платья плясуньи Саломеи на иллюстрациях О. Бердслея. Именно павлин воплощает саму атмосферу «гниющей» эпохи, ожидающей КОНЦА. Вот почему «павлин» так часто встречается в книжных орнаментах, интерьерах, моде эпохи модерн, вот почему «он вошёл в геральдику символизма – как символ аристократического искусства и художника вообще», а самое главное – как эмблема жертвоприношения поэта, который был лебедем, соловьём, а ныне стал павлином. Его пронзительный крик сигналит-будит «БОЛЬНО ДЫШАТЬ, ТРУДНО ЖИТЬ». Это уже Николай Гумилёв, наш мальчик-pavo и великое стихотворение «Заблудившийся трамвай» про петербургскую «зелень», что ничуть не хуже «putrifactio» Йейтса. Они водили личное знакомство, и оба верили: на фоне Судного Дня уже готовится возрождение, и его предвестие – вопль поэта. Верили в то, что новый мир будет поселением тонкокостных ангелов. Не случайно «безобразный» внешностью Гумилёв избрал своим «тотемом» БЕЛОГО ПАВЛИНА. .
Джон Сарджент. У. Б. Йейтс.
Русскую революцию Гумилёв-крикун принял за «выбеливание», за синхрон ирландского восстания, «сделанного» бардами-алхимиками. Истинный поэт, по Йейтсу, должен довериться своему Даймону (анти-Я) и создать Маску, во всём противоположную ему самому. Всё ради того, чтобы достичь состояния Единства Бытия в фазе Полнолуния. Но в 1920 году Йейтс создаёт « Чёрного кентавра » - стихотворение о бессильно спящем Сатурне: битва богов окончена его разгромом, и алхимик признаёт свою вину: «А я, прельщён пером зелёным, сумасброд, / Залез в абстрактный мрак, забрался в затхлый склеп…». Война – OPUS не павлиньего, пера, а… попугайного! Поэт – попка-дурак, щёголявший ложной мудростью! Даймон завлекает и обманывает: Йейтсу ничего не остаётся, как принять на себя заботу о Сатурне: «ведь я тебя любил, / Кто что ни говори, - и сберегу твой сон / От сатанинских чар и попугайных крыл». Гумилёв тоже был идущим по «сухому пути» Ангелом Павлином, который, узнав об отправлении Блока на фронт, грустно заметил: «Это всё равно, что жарить соловьёв ». Но невозможно представить Гумилёва в пожизненном услужении: с попугайным веером, с покаянным опахалом вместо оперенья – над вольно раскинувшимся богом-пораженцем. Он так и не успел демобилизоваться, приняв смерть юнца , – Гастона де Фуа или корнета Кристофа Рильке.
"
