Семейные реликвии и еврейская память Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»
СЕМЕЙНЫЕ РЕЛИКВИИ / JEWISH FAMILY HEIRLOOMS / СЕМЕЙНАЯ ПАМЯТЬ / FAMILY MEMORY / МЕСТА ПАМЯТИ / ЕВРЕЙСКОЕ ПРОШЛОЕ / JEWISH USABLE PAST / ЕВРЕЙСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ / ИХЕС / СОВЕТСКАЯ ЕВРЕЙСКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ / ЕВРЕЙСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ / JEWISH IDENTITY / ЕВРЕЙСКИЙ ДОМ / ЕВРЕЙСКИЙ РИТУАЛЬНЫЙ ПРЕДМЕТ / JEWISH RITUAL OBJECTS / ЕВРЕЙСКАЯ КУЛЬТУРА / JEWISH DESCENT / МУЗЕЙ / ИНСТРУКТИВНОЕ ПРОСТРАНСТВО / ГЕТЕРОТОПИЯ / IKHES / MUSEUMS / FIELD STUDY. ST.PETERSBURG / RUSSIA
Аннотация научной статьи по философии, этике, религиоведению, автор научной работы — Соколова Алла Викторовна
Статья представляет собой исследование содержания и современного состояния еврейской семейной памяти в Петербурге по материалам, собранным в процессе подготовки выставки «Еврейские семейные реликвии» в Музее истории религии. Данное исследование связано с анализом материалов интервью, в которых вещи были репрезентированы как предметы, свидетельствующие о « еврейском происхождении » владельца и воплощающие в себе память о прошлом его семьи. В статье рассмотрены практики хранения и презентации вещей, признанных их владельцами семейными реликвиями, как специфический способ существования еврейской семейной памяти и выставка, как публичное пространство, пригодное для репрезентаций семейного и даже личного прошлого.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу. Похожие темы научных работ по философии, этике, религиоведению , автор научной работы — Соколова Алла Викторовна «Семейные вещи»: к интерпретации понятия
«Еврейские деньги» в эпоху трансформаций: общество, власть, этничность в воспоминаниях о советском времени
Календарные обряды и фольклор в воспоминаниях евреев Украины
Народный иудаизм: варианты религиозных практик (по материалам экспедиций к евреям Украины и Молдавии, 2004-2011)
О деньгах в еврейской традиции XIX в i Не можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы. i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу. Family Heirlooms and Jewish Memory
The article presents the results of a field study carried out as part of the “Family heirlooms and Jewish memory” project which resulted in the organization of an exhibition at the State Museum of History of Religion in St. Petersburg. On the basis of interviews with the owners of the heirlooms, the article examines the relationship between them and the various storage and presentation practices for these kinds of items. The practices are defined as a particular way of keeping family memories that plays an important role in constructing Jewish identity on the basis of one's ancestors.
Текст научной работы на тему «Семейные реликвии и еврейская память»
Семейные реликвии и еврейская память
Это потому, что вещь — память. 1
Алла Викторовна Соколова
Государственный музей истории религии / Европейский университет в Санкт-Петербурге , Центр «Петербургская иудаика» aLLasok10@gmaiL.com
Вопросы о содержании и современном состоянии еврейской семейной памяти в Петербурге определяют перспективу данного исследования. Оно было сфокусировано на семейных реликвиях как особом содержательном наполнении семейной памяти и на практиках хранения и презентаций таких вещей их владельцами. Эти практики рассмотрены в статье как специфический способ существования семейной памяти. С точки зрения метода данное исследование можно назвать археологией еврейского «полезного прошлого», т.к. оно связано с анализом материалов интервью, в которых вещи были репрезентированы как еврейские семейные реликвии2.
Фраза Евгении Ш. из интервью [Mog_07_095], записанного в Могилеве-Подольском в 2007 г., хранится в полевом архиве межфакультетского Центра «Петербургская иудаика» Европейского университета в Санкт-Петербурге (далее — ПА МФЦПИ ЕУСПб) в коллекции интервью, собранных в этом и других населенных пунктах Винницкой области Украины. Эта коллекция интервью была записана в рамках полевых школ-экспедиций, организованных Центром «Петербургская иудаика» совместно с Центром «Сэфер» (Москва) в 2005-2008 гг. с целью исследования традиционной культуры еврейского местечка.
Статья написана по материалам аудио- и видеозаписей интервью, собранных в рамках проекта «Семейные реликвии и еврейская память», который был осуществлен в 2010-2011 гг. Центром «Петербургская иудаика» при поддержке Genesis Philanthropy Group в рамках благотворительной программы CAF Россия «Еврейские сообщества». Записи интервью представлены на сайте и хранятся в ПА МФЦПИ ЕУСПб в коллекции «Еврейские семейные реликвии. Санкт-Петербург. 2010-2011» (далее — ReLic_SPb_2010_11. ).
Интервью были записаны в связи с подготовкой выставки «Еврейские семейные реликвии» в Музее истории религии1. Именно так была определена цель сбора интервью во время предварительных разговоров с потенциальными участниками проекта, а в ходе интервью эта тема определяла решение вопросов о том, какие вещи следует представить на выставке и почему, нужно ли размещать рядом с предметами фотографии их прежних владельцев, указывать ли на этикетках их имена. Обсуждение подобных вопросов само собой вело интервьюируемых к рассуждениям о своей еврейской идентичности как подлинной, подтвержденной вещественными доказательствами и одновременно как сконструированной на основании идеи о происхождении.
Например, Анатолий Х. говорил по этому поводу следующее: Я считаю, что от семейной истории я подошел к истории еврейской. Настоящее [осознанное] еврейство началось <. >, я бы сказал, с меня в этой семье. <. >Источником, который толкнул меня к глубокому изучению еврейской истории, явился, безусловно, интерес к семейной истории <. >Еврейство <. >, сегодняшнее еврейство мое, базируется не на традиции религиозной, а базируется на семейной истории [Relic_SPb_2010_11_Kh_An].
Формат статьи позволяет иным способом трактовать результаты полевого исследования, нежели выставка. Тем не менее эта статья прямо связана не только с анализом материалов интервью, но и с осмыслением музейной выставки как публичного пространства, где было «дано слово вещам», которым как семейным реликвиям делегировано «право говорить» в приватном пространстве дома. Выставка будет рассмотрена здесь как особый случай, позволивший «хранителям» таких вещей поделиться опытом осмысления еврейского прошлого своей семьи с теми, кого такой опыт интересует2. По замыслу организаторов экспозиция была устроена так, чтобы обеспечить эту возможность всем, кто принял участие в проекте.
На выставке «Еврейские семейные реликвии» были представлены самые разные предметы: тфилин, талесы из шерсти и шелка, а также другие ритуальные изделия из текстиля, приборы для сервировки стола и посуда, в том числе предметы
1 Выставка была подготовлена Центром «Петербургская иудаика» совместно с Государственным музеем истории религии и работала с 23 июня по 27 сентября 2011 г.
2 Такие задачи ставились в соответствии с современной трактовкой возможностей музейной коммуникации, например с предложенным Иво Мароевичем пониманием выставки как «замкнутой системы», в которой «хронологическое время трансформируется в коммуникативное», экспонируемые «объекты наследия, представляющие различные хронологические или исторические времена, погружены в реальность пространства выставки» и таким образом устанавливается «связь с прошлым в настоящем» [Магоеук 2005: 29-30].
ритуальной утвари, субботние подсвечники, драгоценные ювелирные украшения и безделушки, боевые ордена, предметы одежды, мужской и женской, часы, настенные и настольные, предметы мебели, инструменты для ремонта обуви, книги, религиозные и светские, фотографии, сделанные в ателье и любительские, документы, в том числе рукописные, произведения искусства и предметы ширпотреба. Такой порядок перечисления экспонатов напоминает классификацию животных из «китайской энциклопедии» в рассказе Хорхе Луиса Борхеса [Борхес 1984: 218]1. Мишель Фуко привел эту классификацию как пример «невозможности мыслить таким образом» [Фуко 1994: 28], если не признать априори, что предложенный порядок вещей обусловлен особенностями пространства, «недоступного осмыслению» [Там же: 29].
Если бы экспонаты на выставке были упорядочены так, как они перечислены выше, то не только посетители, но и экспоненты могли бы рассматривать их как диковинные образцы еврейской материальной культуры прошлого. Многие музеи знакомят своих посетителей с «народными обычаями и верованиями», предлагая увлекательную задачу реконструкции прошлого как далекой невиданной страны2. Посетители выставки «Еврейские семейные реликвии», ожидавшие встречи с сакральными памятниками еврейской старины, остались в недоумении. Об этом свидетельствует запись в книге отзывов: «Выставка мне не понятна. Таких вещей много во всех семьях России». Показательна также фраза из другого отзыва: «Простые вещи, за которыми много памяти, семейной истории. Живые вещи о живых людях» . Как раз такое впечатление и должна была производить выставка согласно авторскому замыслу. Ее цель заключалась в презентации явлений современной еврейской семейной памяти.
Семейные реликвии каждого из экспонентов были помещены в витринах так, что образовывали композиционное единство (см.: ). У каждой витрины можно было, используя трубку аудиогида, услы-
В рассказе Борхеса «Аналитический язык Джона Уилкинса» фигурирует отрывок из «некоей китайской энциклопедии», где животные «подразделяются на: а) принадлежащих императору,
б) бальзамированных, в) прирученных, г) молочных поросят, д) сирен, е) сказочных, ж) бродячих собак, з) заключенных в настоящую классификацию, и) буйствующих как в безумии, к) неисчислимых, л) нарисованных очень тонкой кисточкой из верблюжьей шерсти, м) прочих, н) только что разбивших кувшин, о) издалека кажущихся мухами» [Борхес 1984: 218]. Кеннет Хадсон рассматривает этот подход к формированию экспозиции на примере ряда исторических музеев, которые привлекают посетителей, используя интерес к далекому прошлому, и экспонируют предметы, хотя и прекрасно сохраненные, но мало о чем говорящие сами по себе, без объяснений специалистов [Хадсон 2001: 103-113].
шать голос владельца вещей и узнать из первых уст, как в представленных предметах воплощена память о еврейском прошлом его семьи, и о том, что это за прошлое. На выставке демонстрировался фильм, собранный из фрагментов видеозаписей интервью, который позволял посетителям увидеть те же вещи в руках владельцев, виртуально побывать в гостях почти у каждого из них.
Выставка «Еврейские семейные реликвии», как любая другая музейная экспозиция, формирующая определенное «инструктивное пространство»1, обладала очевидными признаками ге-теротопии. Эта выставка воспринималась посетителями как не совсем обычная только потому, что на ней были представлены вещи, не исключенные из реальной жизни. Диалог между этими вещами и их владельцами не только не был прерван хотя бы на время проведения выставки, но, напротив, сам стал главным объектом презентации. Именно это обстоятельство могло восприниматься как «нарушение» законов традиционной музейной экспозиции и взволновать посетителей, например тех, слова которых приведены выше. Хотелось бы надеяться, что у некоторых посетителей выставки это волнение могло перерасти в беспокойство по поводу судьбы их собственных семейных реликвий и семейной памяти.
Словосочетание «еврейская семейная реликвия» появилось на этапе полевой работы для обозначения вещей, в которых, по мнению их владельцев, воплощена память о представителях предыдущих поколений семьи и важных событиях в их жизни. В одном из самых известных и авторитетных словарей русского языка, словаре Ожегова, термин «реликвия» определен следующим образом: «Вещь, свято хранимая как память о прошлом» [Ожегов 1984: 602].
В проекте этот термин был определен так, чтобы вопрос о «хранении» превратился в целую серию вопросов о семейных реликвиях и обращении с ними. Это произошло потому, что исследование было сфокусировано на отношениях, которые возникают между людьми и вещами, когда люди становятся хранителями памяти о (еврейском) прошлом, а вещи, воплощающие в себе эту память, выступают гарантами «присутствия» прошлого в настоящем.
Вопросы такого рода отсылают к целому ряду исследований, связанных с направлением, которое называют «поворотом
1 Этот термин использован здесь в том же смысле, как в статье Марты де Магальес [Магальес 2009: 286-305].
к материальному»1. В таких исследованиях отношения между людьми и вещами трактуются как особые практики, не сводимые к разного рода церемониальным действиям, связанным с публичной репрезентацией вещи как социального символа и знака. Например, предлагаемое в этой статье определение еврейских семейных реликвий как вещей, наделяющих идею о еврейском происхождении материальной объективностью, очень близко к трактовке Ирвинга Гофмана «священных реликвий, сувениров, подарков и локонов волос». По его словам, такие вещи «поддерживают некую физическую непрерывность связи с тем, о чем напоминают» [Гофман 2006: 117].
Феномен семейных реликвий рассмотрен в фундаментальном исследовании семейной памяти, выполненном Ириной Разу-мовой. Она трактует семейные реликвии как предметы, символическое значение которых — «воплощение идеи рода» [Разумова 2001: 162]. Мне хотелось бы определить понятие «семейные реликвии» иначе, так, чтобы можно было прояснить смысл их репрезентации хранителем как предъявление вещественных доказательств подлинности его происхождения, понимаемого как неотъемлемая часть личности. По моему мнению, именно роль владельца семейных реликвий, которая предполагает персональную ответственность за их сохранность, обеспечивает человеку возможность репрезентировать личные представления о прошлом семьи как ее подлинную историю. Участники проекта воспользовались этой возможностью в полной мере.
Ихес и семейные реликвии. Случай Евгении Ш.
В эпиграф статьи вынесена фраза Евгении Ш., устанавливающая тождество вещи и памяти, из интервью с ней и ее мужем Ефимом Г. [Mog_07_095]. Это интервью было посвящено прояснению понятия «ихес»2. «Вещь», упомянутая Евгенией Ш., — это «Эстер мегила» (пергаменный свиток с текстом «книги Эстер»). Ефим Г. достал из шкафа матерчатый мешочек с несколькими свертками в ответ на просьбу интервьюера показать монету, которую «ребе подарил» прадеду Евгении Ш. (Рассказ об этой монете был записан ранее.) В первую очередь Ефим Г. извлек из мешочка и старых газет вовсе не монету, а свиток Эстер (ил. 1).
1 Так это направление определено, например, Виктором Вахштайном [Вахштайн 2006].
2 Ихес — родословная, знатное происхождение. Корпус аудиозаписей, связанных с обсуждением понятия «ихес» в Тульчине (Украина), был рассмотрен Анной Кушковой [Кушкова 2008]. Данное интервью, записанное при участии А. Кушковой, в ее статьях не анализировалось.
Ил. 1. Ефим Г. показывает свиток Эстер во время интервью. Фотография Анны Кушковой, 2007 г.
Е.Г. Эстер мегила. Е.Ш. Это прапрапрадед.
Е.Г. Писал сам. Ты видишь, это на пергаменте написано.
Инт. Это Ваш прадедушка писал, да?
Е.Ш. Да, это шестое поколение. да, от руки. Так вот, [это] доказательство фин им ихес <. >— простонародье этим не занималось.
Инт. Это доказательство фин им ихес, да? Е.Ш. Ну это не. Это потому, что вещь — память. Но я говорю, это доказывает. [показывает серебряный рубль]: Монета.
Е.Г. Монета вот. С одной стороны и с другой стороны. Е.Ш. [показывает пояс из серебряных монет XIX в.]: Ну это не достопримечательность, это просто поясок.
Е.Г. А это не от пояса монеты, это просто монеты, серебряные.
Инт. А вот покажите еще раз вот эту из монет цепочку.
Е.Ш. Это кусочек пояса.
Инт. И откуда у Вас этот пояс, Вы сказали <. >? Е.Ш. От бабушки.
Инт. А вот эту монету кто подарил, Вы говорите? Е.Ш. Ребе.
Е.Г. А гитер ид1, — ребе.
Инт. Вос хейст а гитер ид (Что значит а гитер ид)?
Е.Ш. Ну вот так назывались эти. рабуним, которые давали благословение.
Инт. А этот гитер ид, он здесь в Могилеве жил? Е.Ш. В Рашкове. Это в Молдавии.
Инт. То есть дедушка в Рашков к нему поехал, да? Е.Ш. Да, он был его как бы. хусид. Потому что каждый [ребе] имел своих хасидов, приверженцев. Дедушка был хусид дем Раш-ков-ребе 2 [Mog_07_095].
Только после осмотра и фотографирования свитка Эстер Ефим Г. предложил интервьюерам посмотреть на серебряный рубль (1840 г.), о котором они спрашивали, а затем и на другие вещи из того же мешочка: серебряные десяти- и пятнадцатикопеечные монетки 1905 г., бокальчики и столовые приборы. В это время Евгения Ш. показала присутствующим пояс ее бабушки, сделанный из монет, и брошку прабабушки.
Этот фрагмент интервью позволяет заметить, что семейные реликвии до известной степени обеспечивают сохранение в семейной памяти глубинных слоев прошлого. Именно поэтому их отсутствие можно рассматривать как признак кризисного состояния семейной памяти.
Идея предъявить свиток Эстер как вещественное доказательство высокого происхождения жены возникла у Ефима Г. прямо во время интервью. Строго говоря, только этот предмет
1 А гитер ид — украинский идиш, дословно 'добрый еврей', просторечный синоним слова цадик.
2 Имена цадиков включали названия местечек, где они жили, с прибавлением почетного титула «ребе» (учитель).
и был представлен интервьюерам как вещь, воплощающая в себе идею знатного происхождения. Действуя в соответствии с еврейскими традиционными представлениями, Ефим Г. недвусмысленно выразил свое особое почтение к свитку, по собственной инициативе продемонстрировав его присутствующим. Евгения Ш. подчеркнула, что эта вещь старинная — «шестое поколение», т.е. в высшей степени достоверное доказательство ее высокого ихеса. Монета, полученная дедом Евгении Ш. от его ребе, (в сравнении со свитком) была признана лишь «достопримечательностью», а принадлежавший ее бабушке старинный пояс, собранный из серебряных монет XIX в., и вовсе «просто пояском».
По сути дела, Евгения Ш. и Ефим Г. предъявили интервьюерам спонтанно выстроенную иерархический систему, в которой нашли место всем упомянутым предметам. В контексте этого интервью, посвященного понятию ихес, особый смысл получило заключительное замечание Евгении Ш. о том, что серебряные бокальчики, которые она когда-то держала в серванте за стеклом, ее приятельница называла «фамильярным серебром». Так Евгения Ш. намекнула, что с иронией относится к понятию «фамильные драгоценности», хотя к предметам, в которых, по ее мнению, воплощена память о прошлом семьи и особенно о высоком происхождении, — очень серьезно.
Предложенный Евгенией Ш. иерархический порядок вещей, которые она хранит как семейные реликвии, выглядит в контексте данного интервью очень убедительно. Между тем совершенно очевидно, что вне этого контекста данный порядок напоминал бы процитированную выше «классификацию из китайской" энциклопедии». Именно поэтому мне показалось важным обеспечить посетителям выставки «Еврейские семейные реликвии» возможность рассматривать представленные вещи, слушая при этом рассказы их владельцев.
Прежде чем приступить к рассмотрению репрезентаций семейных реликвий как вещественных доказательств подлинности еврейского происхождения, представляется необходимым обратиться к понятию «еврейская семейная память».
Семейная память и еврейская память
Название проекта — «Семейные реликвии и еврейская память» — отсылает к известной книге Йосефа Хайма Йерушал-ми «Захор. Еврейская история и еврейская память» [Йерушал-ми 2004]. Рассуждая в последней главе об упадке современной еврейской памяти, Йерушалми поясняет, что называет еврейской «вполне определенный вид памяти о прошлом — еврей-
скую традицию», а также замечает, что в современном мире бытует множество еврейских прошлых, «съежившихся до размеров одного-двух поколений» [Йерушалми 2004: 108]. Йе-рушалми противопоставляет конструированию прошлого, пригодного, по его мнению, для формирования еврейского национального достояния, семейные памяти, производящие разнообразные, преимущественно «тривиальные» прошлые. Он признает влияние семейной памяти на «жизнь всего еврейского народа», но отмечает, что «весь труд наведения мостов к своему народу по-прежнему лежит на историке» [Там же: 109]. Особенно показательно беспокойство Йерушалми о том, что семейные памяти, производящие «хаос изменчивых и зыбких прошлых», иногда даже грозят заглушить «голос историка»1.
Возможно, семейные воспоминания просто не интересны Йерушалми, в отличие, например, от Марка Зборовского и Элизабет Герцог. Их книга «Жизнь с народом: культура штет-ла» [Zborowski, Herzog 1952, 1962]2 написана на основании воспоминаний американских евреев, выходцев из еврейских городков Восточной Европы. Исследование проводилось после того, как Вторая мировая война превратила штетлы из своеобразных еврейских milieux de mémoire3 в lieux de mémoire4 — места памяти восточно-европейского еврейства.
Во многом благодаря мифологии штетла, которая была создана Зборовским и Герцог, исследования, основанные на материалах интервью с уроженцами еврейских местечек, образовали особое направление в современной иудаике. Полевые материалы позволили прояснить многие знаковые явления традиционной еврейской жизни и составить представление о ее местах памяти в Восточной Европе. Для прояснения специфики еврейских мест памяти в «больших» и «нееврейских» городах, например таких как Петербург, подобный материал практически не использовался5.
Проект «Семейные реликвии и еврейская память» сфокусирован на семейных реликвиях как особых местах еврейской памяти и призван привлечь внимание к проблемам ее сохране-
Представляется, что совсем неплохо, если семейное или собственное прожитое прошлое заглушает или хотя бы конкурирует с официально признанным «голосом историка».
Первое издание называлось «Life is with People: The Jewish Little-town in Eastern Europe» [Zborowski, Herzog 1952], все последующие — «Life is with People: The Culture of the Shtetb [Zborowski, Herzog 1962].
Milieux de mémoire — термин Пьера Нора, который понимают как среда памяти, т.е. среда сообщества, в котором циркулируют представления о прошлом, объединяющие и отличающие его от других сообществ [Nora 1989: 7].
Lieux de mémoire — термин Пьера Нора, который переводят как места памяти [Нора 1999]. В ПА МФЦПИ ЕУСПб хранится собрание интервью, записанных в 2006 г. в рамках проекта «Советская еврейская интеллигенция», выполненного под руководством А. Львова.
ния. Выставка «Еврейские семейные реликвии» была задумана как акция, реабилитирующая культуру семейной памяти, травмированную в советское время в результате государственной политики преобразования института семьи. Большинство еврейских семей и семей с еврейскими корнями утратили язык, который считался родным еще два поколения назад. Многие из участников проекта старше 60 лет хранят детские воспоминания об идише как о «языке, на котором говорили взрослые, когда хотели, чтобы дети их не поняли». Массовый разрыв всех связей с еврейской религиозной традицией, произошедший у поколения их родителей, был во многом результатом советской антирелигиозной политики. Из интервью, собранных в рамках проекта, следует, что дедушки и бабушки, оглядываясь на своих детей, как правило, не считали возможным привлекать внуков к участию в религиозных ритуалах, даже если открыто исполняли их.
Светская еврейская культура была сначала советизирована, а в послевоенное время почти полностью исключена из публичной сферы. То немногое, что было оставлено, подвергалось жесткой политической цензуре [Гительман 2008: 201—262, Ко-стырченко 2009: 210—286]. С конца 1940-х гг., когда существование даже светских еврейских организаций стало практически невозможным, семья осталась единственным институтом, который позволял проявлять еврейскую идентичность хотя бы в приватном пространстве. Судя по интервью, понятие «еврейский дом» оставалось вполне значимым, хотя и эфемерным. Смысл этого понятия отчасти раскрывается в рассуждениях о приверженности семьи неким «еврейским традициям», которые варьируются в диапазоне от имянаречения до кулинарии.
До начала 1980-х гг. предметы еврейской ритуальной утвари, книги на иврите и идише, изданные до октябрьского переворота, хранили вдали от посторонних глаз (в конце 1940-х гг. даже уничтожали)1. Считалось, что такие предметы могут быть использованы властями как улики при обвинении в еврейском национализме и сионизме2. Этим вещам обычно присваивался статус семейной реликвии, если владельцу удавалось составить хотя бы самое общее представление об их происхождении или назначении. Подобные моменты могут быть осмыслены как ситуации, когда возникает «интерес к местам памяти, где
О том, как сжигали еврейские книги, признанные опасными, рассказывают многие интервьюируемые, см., например, интервью с Зоарой Ш.: [1Ы1с_5РЬ_2010_11_5Р^], Исанной Л. [1Ык_ БРЬ_2010_11___1з]. Об этом упомянуто также в воспоминаниях литовского еврейского писателя Йокубаса Йосаде [Цейтлин 2001: 45].
После разгона в 1948 г. Еврейского антифашистского комитета обвинения в еврейском национализме приобрели массовый характер [Костырченко 2009: 163-209].
память кристаллизуется и находит свое убежище, <. >когда осознание разрыва с прошлым сливается с ощущением разорванной памяти, но в этом разрыве сохраняется еще достаточно памяти для того, чтобы могла быть поставлена проблема ее воплощения» [Нора 1999: 17]. Представляется, что рост численности мест памяти — это свидетельство любых ее трансформаций, не только угасания, как считает Нора, но и возрождения1.
Либерализация жизни в постсоветской России и, в частности, формирование разных публичных пространств, где можно демонстрировать свою еврейскую идентичность, провоцировали многих к тому, чтобы по-новому примериться к своему еврейскому происхождению. По мнению Цви Гительмана, современная «еврейская идентичность российских и украинских евреев сильнее, чем можно предположить, но <. >проблематична», она «уникальный продукт более не существующего советского окружения» [Гительман 2008: 365]. Представляется, что осмысление способов конструирования этой особой идентичности требует переоценки семейной памяти как ресурса, обеспечивающего возможность компенсировать разрывы с прошлым, в частности посредством «производства» семейных реликвий. Воплощая в себе прошлое, они способствуют запоминанию и поминовению его важных моментов, служат своего рода медиаторами семейной памяти.
Прошлое реконструируется и репрезентируется семейной, как и любой другой коллективной памятью в устных и письменных текстах, ритуализированных практиках, а также в символически значимых элементах предметно-пространственного окружения. Для воплощения семейной памяти наиболее пригодны предметы, формирующие приватное пространство, т.е. вещи, которым «место в доме».
Вещественные доказательства еврейского происхождения
Сбор экспонатов для выставки показал, что еврейской может быть представлена практически любая семейная реликвия, если ее хранителю потребуется осмыслить и репрезентировать прошлое семьи как еврейское. И. Разумова справедливо отметила, что при определенных условиях практически любая вещь может выступить в роли семейной реликвии [Разумова 2001: 163].
1 См., например, критику Яэль Зерубавель по поводу рассуждений Нора и Йерушалми о «смерти памяти». Зерубавель приводит в пример крепость Масаду как место памяти, которое было реанимировано в XIX в. после столетий забвения [Зерубавель 2008: 193-220].
Вопрос о том, как отобрать среди своих семейных реликвий вещи, которые свидетельствуют о еврейском происхождении, участники проекта решали по-разному. Некоторые вовсе не считали нужным делить их на еврейские и нееврейские. Например, Людмила Р. предлагала взять на выставку все ее семейные реликвии без исключения. На мой вопрос о том, что еврейского в настенных часах работы ее деда (ил. 2), который был ювелиром и часовщиком, она ответила, указав на циферблат часов: Посмотрите, вот здесь в центре написано: «Rummel». Это — его фамилия [Relic_SPb_2010_11_R_Lud]. Несмотря на то что надпись была сделана в латинской графике, Людмила Р. посчитала ее абсолютно бесспорным аргументом для того, чтобы считать часы деда, а вместе с ними его пенсне и портрет столь же бесспорными кандидатами на выставку под названием «Еврейские семейные реликвии», как и молитвенник бабушки. О последнем Людмила Р. почти ничего не рассказала, в ее воспоминаниях о бабушке как о «прекрасной хозяйке» фигурировали предметы сервировки стола, которые были отобраны для выставки, но не молитвенник. Между тем во время предварительного разговора об участии в проекте Людмила Р. в первую очередь упомянула именно об этом ничем не примечательном молитвеннике.
Ил. 2. Настенные часы работы Исаака Львовича Руммеля, деда Людмилы Р.1
1 Здесь и далее фотографии Аллы Соколовой, 2011 г.
Почти все, с кем мне довелось обсуждать вопрос о том, какие предметы могли бы стать экспонатами выставки (а не только те немногие, кто в настоящее время считает себя соблюдающим религиозные предписания), продемонстрировали особое отношение к религиозным книгам и предметам еврейского ритуального обихода, принадлежавшим представителям предыдущих поколений семьи. Многие из тех, кто отклонил просьбу принять участие в проекте, говорили, что у них нет ничего подходящего для такой выставки. Как можно было понять из объяснений, под «нет ничего» подразумевалось отсутствие каких-либо предметов еврейского ритуального обихода и старинных религиозных книг. Такая реакция связана далеко не только с тем, что местом проведения выставки был Музей истории религии, о чем я говорила, когда рассказывала о проекте. Большинство людей, с которыми я обсуждала возможность участия в проекте, полагало, что атеизму в этом музее по прежнему уделяется не меньше внимания, чем религии. Почти все они привыкли называть его Музеем атеизма. Представляется, что причины особого внимания к семейным реликвиям из числа предметов религиозного обихода кроются в том, что именно такие вещи принято считать наиболее убедительными из всевозможных материальных свидетельств еврейского происхождения. Владельцы предметов еврейского религиозного обихода, приглашенные принять участие в проекте, с готовностью откликнулись на просьбу стать экспонентами выставки.
Среди экспонатов этой выставки было несколько талесов, изготовленных во второй половине XIX — начале ХХ в. Александр С., владелец талеса из жаккардового шелка (ил. 3), упомянул, что не знает, кому именно принадлежал этот предмет в прошлом, и добавил шутя: В каждой семье должны быть свои тайны [Relic_SPb_2010_11_S_Al]. Действительно, семейные реликвии служат не только вещественными доказательствами подлинности того прошлого, о котором повествуют семейные предания, но и свидетельствами того прошлого, о котором они умалчивают.
Ответ Александра С. показался бы всего лишь шуткой, если бы другие участники проекта не рассказали, как неожиданно для себя узнали о назначении и / или принадлежности предметов ритуального обихода, которые долгое время хранились в доме тайно и были обнаружены неожиданно. Например, Наталья Ф. сообщила о том, как в первый раз посетила синагогу в середине 1960-х гг. (это мне уже было лет 27—28 [Relic_SPb_2010_11_Fr_ увидела там молящихся мужчин и поняла, что «шарфик», который хранится в домашнем бельевом шкафу, не что иное, как талес. Вернувшись домой, она выяснила у мамы, что
Ил. 3. Александр С. показывает во время интервью свою семейную реликвию — талес из жаккардового шелка
этот талес принадлежал отцу. Спустя много лет, уже после смерти матери, Наталья Ф. нашла в ее вещах мешок для талеса [Relic_SPb_2010_11_Fr_Al_Nat]. Ольга М. узнала о том, что бархатный мешочек, найденный после смерти мамы среди ее швейных принадлежностей, — это мешочек для тфилин, спустя много лет после того, как впервые обратила на него внимание (ил. 4). До этого она предполагала иное.
Ил. 4. Семейная реликвия Ольги М. — мешочек для тфилин: лицевая сторона мешочка с вышитой монограммой G.A., оборотная сторона с магендовидом и датой по еврейскому календарю: 5674 (1914 г.)
Когда я его увидела, и увидела звезду — магендавид — и номер четырехзначный, то мне почему то показалось, что это что-то из концлагеря, где убивали, во времена Холокоста убивали людей <. >что это кто-то, когда мама была в Риге после войны, то просто кто-то им [с отцом], наверное, дал из людей, переживших страшное это время. А потом я его показала приехавшей родственнице из Израиля, и она сказала: «Да что ты, это же год по еврейскому календарю. ничего такого, со смертью он не связан. Это вовсе даже относится к религиозным каким-то вот действиям, к тому же владельцы — мужчины. » — чем меня несказанно удивила [Relic_SPb_2010_11_M_Ol].
Во время интервью Ольга М. впервые заметила, что монограмма, вышитая на мешочке, состоит из замысловато переплетенных букв и «Л», инициалов ее отца. Затем она высказала предположение, что дата по еврейскому летоисчислению — 5674 (1914 г.) — вышита на мешочке потому, что в том году ее отец уехал из дома и его мать. она ему на память дала этот мешочек [Там же].
Представляется, что предмет ритуального обихода обладает высоким потенциалом для превращения в семейную реликвию потому, что его особое назначение и сакральный статус могут быть относительно легко идентифицированы, т.е. может быть реконструировано основание для сакрализации предмета в рамках семейного мифа. Такой предмет осмысляется как место памяти о еврейской религиозной традиции, которая в прошлом определяла уклад жизни семьи.
Екатерина К. предложила на выставку золотой браслет, подаренный ее бабушке по случаю свадьбы. Этот предмет был представлен еврейской семейной реликвией на том основании, что однажды он был использован в традиционной магической практике. По словам Екатерины К., этот браслет в числе еще нескольких золотых вещей, принадлежавших присутствовав -шим на церемонии бракосочетания, был помещен под порог дома, который переступила новобрачная, когда вышла из-под хупы ^еИ^РЬ_2010_11_Е1_Ек].
Сложнее происходило присвоение статуса еврейской семейной реликвии вещам, не предназначенным для еврейских религиозных ритуалов и в них не задействованным. Показателен поиск оснований для присвоения такого статуса старинному самовару, предмету, вовсе не связанному с каким-либо религиозным ритуалом. Его владелец Исаак К. успешно справился с этой задачей. Он, единственный из участников проекта родившийся и выросший в типичном еврейском местечке (Ка-прешты, Молдавия), рассказал, что дорожит воспоминаниями
о детстве: Я хочу, чтобы оно [еврейское местечко] было для меня как «Амаркорд» [Relic_SPb_2010_11_Ku_Is]. Полевые исследования в бывших еврейских местечках на Украине показали, что местные уроженцы, евреи и неевреи, репрезентируют как еврейские многие объекты, связанные в их представлениях с предметным миром «старины», например дома кустарной постройки определенного типа, а также предметы домашней обстановки и вещи, вышедшие из обращения1.
Воспоминания Исаака К. о детстве явились достаточно прочным основанием для того, чтобы он мог представить еврейской любую из своих семейных реликвий, связанных с этими воспоминаниями. Он составил для самовара, который для бабушки был какой-то вещью знаковой, подробную «культурную биографию» в координатах принадлежности и наследования2:
И бабушка подарила этот самовар маме. Мы пили чай из него. <. >А потом лет двадцать назад я привез его сюда [в Ленинград]. Лежит у меня как реликвия. Поскольку ничего больше не было. <. >Мама сказала, что [самовар] ей подарила на свадьбу бабушка Лея3. Как оторвала от сердца. <. >Я приехал, пижон ленинградский, приехал [домой в Капрешты]. ах-ах-ах, где тут экзотика? Стоит самовар, уже мама из него не пьет. <. >Мама считала, что это самое большое богатство у нее. <. >Она отдала с удовольствием его, потому что она понимала. Унас никто не рисовал этих деревьев родственных [Relic_SPb_2010_ 11_Ки_Ь].
Представляется, что самовар, наделенный такой безупречной «культурной биографией», должен был бы получить и роль главного вещественного доказательства еврейского происхождения владельца. Однако во время интервью Исаак К., стирая пыль с самовара (ил. 5), вдруг завел разговор об отцовском талесе: Самовар — это семейное, это семейная реликвия. Я хотел что-то вот, чтобы было семейное. Вот папин телес. <. >Он его ни разу не надевал. Я его. Я два раза в жизни его надевал — я два раза был на изкоре [участвовал в поминальной молитве] здесь в синагоге. Два раза в жизни я его надевал [Там же].
О традиции репрезентаций домов рядовой застройки как экзотических памятников «еврейской старины» см.: [Соколова 2008: 55-62].
i Не можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
Здесь мною использован термин «культурная биография» Игоря Копытофф с учетом его отсылки к анализу Уильяма Риверса «биографии вещей в координатах их принадлежности» [Копытофф 2006: 137], а также заключение Копытофф о том, что «культурно специфический» смысл вещей зависит «не от содержания [их] биографии, а от того, как и с какой точки зрения оно рассматривается» [Там же: 139].
Исаак К. подробно рассказал о своей бабушке Лее, первой владелице самовара: о том, как она была приглашена в Америку ее дядей, но опоздала на корабль (тот самый «Титаник») и дожила свой век в Молдавии в еврейском местечке Сороки [КеМс_БРЬ_2010_11_Ки_1$].
"
